metrika | И. Меттер "Пятый угол" (Reply)

Воспринимается как мемуары, хотя вроде бы и не исповедь, и не воспоминания. Скорее мучительные раздумья о времени и о себе. Если разобраться хладнокровно, то вроде бы и ничего нового. Но хладнокровно разбираться совершенно не хочется. Потому что книга какая угодно, но не хладнокровная. Написана в 60-х годах, когда тема еще не заезжена, не разложена на составляющие, когда каждый может высказать свою собственную, неповторимую боль, свои собственные мучительные поиски, еще не разделенные с целым поколением.

"В газетах - я это отчетливо помню - начала появляться фамилия Сталина. Мы не знали, кто это такой. Вот это чувство нашего недоумения я остро запомнил. Не знали мы имени Сталина не потому, что были политически безграмотны. Просто этого имени не существовало рядом с Лениным. Рядом были совсем другие имена. Их было много. Я бы даже сказал, что время было для нас безымянное. У времени была для нас одна фамилия - Советская власть. И на наших же глаза у времени появился псевдоним - Сталин."

"Кто мы - мое поколение?...
Поколение, истерзанное бессонницей. Лучшие свои поступки мы совершаем под утро, лежа в постели с открытыми глазами. Бесстрашные и бескорыстные, очертя голову бросаемся на рожон за справедливость. Развернутые знамена нашей совести полощутся на ветру правды. Ворочаясь в потных простынях, в глухой тьме ночи, мы произносим обличительные речи. Сколько их, этих ночных речей, я произнес под грохот своего сердцебиения! Двери высочайших приемных распахивались предо мной настежь. Трибуны ораторов освобождались для меня тотчас. Я ничего не просил для себя. Простота моей ночной логики сводилась к тому, что честному человеку должно быть хорошо, а негодяю - плохо. Я освобождал людей из тюрем, я отдавал под суд клеветников, я снимал с пайка бездарных лицемеров и циников. Чистая, как спирт, правда, пьянила меня по ночам. Я обпивался ею до одури."

"Масштабы фальсификации с понятием "народ" необозримы. С тридцатых годов людей начали назначать в народ и исключать из народа. По существу же, титулом народа обладал один человек - Сталин.."

"Профессора Голованова арестовали в тридцатом году. Никому из близко знавших Федора Ивановича не приходило в голову, что он в чем-нибудь виноват.
Это уже гораздо позднее, лет через шесть-семь, родственники и друзья арестованных выучились страшному искусству: искусству угадыванья вины, по которой исчезли отец или мать, муж или жена, брат или сестра.
В истошном желании оправдать для себя происходящее, оправдать не для того, чтобы выжить, а чтобы жить: ходить на работу, воспитывать детей, есть, пить и спать, улыбаться, любить, смотреть друг другу в глаза, - чтобы иметь эту возможность и право на это, человек становился дьявольски изобретательным: он искал и находил причины ареста."

"Бывший фанатик говорит с гордостью: да, я ошибался, но ошибался вместе со всеми, вместе с лучшими представителями народа. Человек же, рискующий утверждать, что он и в те времена понимал весь ужас происходящего, выглядит сомнительно: оказывается, он виноват в том, что не ошибался. Ему нельзя верить - он может снова не ошибиться вместе со всеми. Магия постоянной, всегдашней правоты большинства ослепляет нас."

"Отец Саши, крещеный еврей, был видным харьковским юристом. В моем нищем дворе на Рыбной улице к таким людям относились путано: их уважали, но с оттенком презрения. Осуществленная мечта дореволюционного еврея - высшее образование, купленное ценой измены, - это и порождало двойственное отношение к Сашиному отцу. В те далекие времена предательству еще умели удивляться, да и платили за него дороже, чем нынче."

"Комвузовцы не воспринимали абстрактных категорий. А я хотел быть понятым во что бы то ни стало. Проявляя нечеловеческую изворотливость, я пытался находить любому математическому понятию употребление в повседневной действительности...
Мне представлялось непреложным, что даже политические события могут быть рассмотрены в аспекте математики. Я сочинял задачи на производственные темы, на оборонные, на колхозные. Были у меня задачи "на вредительство" и "на партийные уклоны". Я был убежден, что математика - наука классовая. Спрос на эту точку зрения был велик, я искренно разделял ее и проповедовал. Глаза моих студентов загорались нездоровым пламенем, когда я рассказывал им, что есть математика кулаков и математика рабочих в союзе с беднейшим крестьянством."

Позаимствовать