Записки сомневающегося преподавателя

  Воспринимается как мемуары, хотя вроде бы и не исповедь, и не воспоминания. Скорее мучительные раздумья о времени и о себе. Если разобраться хладнокровно, то вроде бы и ничего нового. Но хладнокровно разбираться совершенно не хочется. Потому что книга какая угодно, но не хладнокровная. Написана в 60-х годах, когда тема еще не заезжена, не разложена на составляющие, когда каждый может высказать свою собственную, неповторимую боль, свои собственные мучительные поиски, еще не разделенные с целым поколением.

"В газетах - я это отчетливо помню - начала появляться фамилия Сталина. Мы не знали, кто это такой. Вот это чувство нашего недоумения я остро запомнил. Не знали мы имени Сталина не потому, что были политически безграмотны. Просто этого имени не существовало рядом с Лениным. Рядом были совсем другие имена. Их было много. Я бы даже сказал, что время было для нас безымянное. У времени была для нас одна фамилия - Советская власть. И на наших же глаза у времени появился псевдоним - Сталин."

( Еще несколько цитат )

Позаимствовать

Очередная мемуаристка описывает семью министра просвещения Боголепова (убитого в 1901 г террористом)

"У них родились два сына и дочь, все трое погибли сразу от дифтерита в возрасте до двенадцати лет. Горе родителей трудно описать... У них родилась еще дочь Мария, умершая тоже в раннем детстве, но уже после отца. "

И так сплошь и рядом... Через две страницы, например: "Когда Вера через несколько лет скончалась от скарлатины, Сергей Петрович остался с тремя детьми молодым вдовцом".

Серебряков пишет о влиянии речи Желябова на офицеров.

"Чем объяснить тот факт, что 20 человек офицеров, не занимавшихся политикой, под влиянием сильной и увлекательной речи оратора на минуту поверил в силу революционной партии, слабость правительства, оказались готовыми вступить на борьбу с последним? По-моему, это объясняется очень просто. Усилиями воспитателей (начальства и властей) в той части головы, в которой у западного человека помещаются политические убеждения, понимание своих обязанностей, своей роли в государстве, у русских офицеров образовалось пустое пространство, в котором свободно перекатывались, подобно шарикам, ничем между собой не связанные слова: православие, самодержавие, народность. И стоило умелому человеку заполнить эту пустоту чем-нибудь более существенным, шарики переставали перекатываться, и офицеры начинали говорить другим языком. А потом те, у кого головные дверцы были слабы, выйдя на свежий воздух растеривали вновь приобретенное, и у них в голове опять начинали перекатываться излюбленные шарики."

Очень интересный текст о войне и победе с психологической точки зрения.
http://ludmilapsyholog.livejournal.com/50143.html
http://ludmilapsyholog.livejournal.com/50370.html
http://ludmilapsyholog.livejournal.com/50502.html
http://ludmilapsyholog.livejournal.com/50688.html

Как передается травма.
http://ludmilapsyholog.livejournal.com/52399.html
http://ludmilapsyholog.livejournal.com/52649.html
http://ludmilapsyholog.livejournal.com/53022.html
http://ludmilapsyholog.livejournal.com/53418.html

Прочитала воспоминания странствующего книготорговца, бродяги и пьяницы. Сбилась со счета, сколько раз он отправлялся из родного Углича в Петербург, и сколько раз его голодного и оборванного возвращали назад по этапу. Каждый раз ему было стыдно перед семьей, и каждый раз его жалели, кормили, потом опять давали денег попытать счастья снова. Когда семьи не осталось, эту роль на себя взяли друзья и знакомые. Часть  которых он регулярно обманывал и обворовывал. А главное, каждый раз искренне раскаивался. Но проклятая "русская болезнь", и совесть в придачу заворачивали его на тот же круг. Потратив часть чужих денег он испытывал такой стыд, что уже не мог явиться с повинной. Пропивал остальное, потом товар, потом вещи и одежду. Потом с просроченным паспортом являлся в участок и отправлялся на родину за казенный счет.

Поразил институт прописки в 60-х годах. Выдали бедолаге паспорт на три месяца, а после этого будь добр продлять. Нет денег - возвращайся на родину, нет денег на дорогу - вышлют по этапу. И вот огромный полицейский аппарат похоже только тем и занимается, что ловит огромные массы нарушающих паспортный режим и рассылает их по России. А они, чуть добравшись до места, тут же отправляются в обратный путь.

Уголовные наказания в общем-то не очень строгие. Но чуть намек на политику... не взыщи... А в середине 60-х (я так понимаю, после покушения Каракозова) вообще гайки завинтили. Содержатель ночлежки очень переживал, что теперь приходится всех прописывать.


( Несколько цитат )

Кони пишет в 1910 году:

"Срок авторского права в разных государствах различен. В России, как видно из вышеизложенного, до 1857 года существовал общий 25-летний и условный 35-летний посмертный срок. При его действии создавали свои творения Лермонтов и Гоголь и писал свои исследования Грановский.
В 1857 году, по ходатайству жены генерала Ланской - по первому мужу Пушкиной, - этот срок, в нравственный ущерб и Пушкину и русскому обществу, был увеличен вдвое."

А еще интересно, что, похоже, цена книг "с авторским правом" и тех, на которые права уже кончились, различалась весьма существенно.

Роман посвящен народовольцу Александру Михайлову. Его имя, по-моему, менее известно, чем имена Желябова, Перовской, Кибальчича. Но именно он, мне показалось, был центральным стержнем организации.
Создается такое ощущение, что самые диссидентские книги в СССР выходили в серии "Пламенные революционеры". Скажите же мне скорее, что я не ошибаюсь, и посоветуйте еще что-нибудь подобное.

Книга написана очень талантливо. И, что немаловажно, исторически верно. Конечно, она не только об Александре Михайлове. Вернее, даже не столько о нем. Прежде всего она об исторических параллелях. Осмысливая николаевские заморозки и александровскую оттепель, автор явно подразумевает другого "палковича" и другого "освободителя". Очень много размышлений об интеллигенции, о ее отношениях с властью, с народом и т.п. В общем, полный набор "вечных" вопросов.
И конечно о терроризме. Советская история тоже не одобряла индивидуальный террор. Правда, по другим причинам. Предпочитала отстреливать не по одному, а целыми классами. А вот Давыдов устами своего героя (хранителя архивов "Народной воли") выдвигает другие причины: гуманные, нравственные, христианские. Герой, конечно, по сюжету, - отсталый либерал. Но все равно, писать это в 75 году было весьма смело.

Очень рекомендую. Даже не столько как историческое, сколько просто очень хорошее чтение. Тем более, что параллели-то пугающе продолжаются.

В качестве иллюстраций, несколько цитат:
( дальше )

О России и Швейцарии
( Республика для нас хуже монархии... )

О бездарности (вечной) русской власти.
( Мы шли тогда по доброму, но непрактичному пути... )

И, наконец, о русском народе.
( Пусть нас маленькая горсть... )

В некотором роде об образовании. Во время "хождения в народ" Морозов сблизился с сыном кузнеца "совершенно безграмотным мужичком, но с философским оттенком ума", стал читать ему книжки и вот что заметил:

"... как только доходило до чтения, в какой бы форме ни предлагалось оно - в виде сказки или проповеди - им сейчас же овладевала непреодолимая зевота или страшная рассеянность.
Каждую отдельную фразу или две, как я очень хорошо замечал, перемежая свое чтение словесными комментариями, он понимал совершенно отчетливо, но общая связь их друг с другом совершенно была недоступна для его головы: одна идея выталкивала другую из узкого горизонта го мышления, как в микроскопе рассматривание одной части водяной капли неизбежно влечет за собою удаление с поля зрения остальных частей, так что потом их уже трудно снова разыскать и сопоставить с другими. Сколько ни передвигай пластинку, никогда не получишь сразу всего целого...
Такую же самую черту абсолютной неспособности охватывать соотношения между различными, связанными друг с другом идеями приходилось мне встречать и в головах остальных людей, не развитых предварительным обучением"

Читаю сейчас мемуары народовольца Морозова и не могу удержаться, чтобы не цитировать. Вот, к примеру, к празднику труда:

-Пора уже каждому из нас, народников, - сказал Жуковский, когда я прочел на собрании свое изложение, - причислить себя к какому-нибудь ремеслу и определять себя прежде всего по нему, а не то что называть себя какими-то писателями, профессорами, инженерами, докторами и тому подобными буржуазными званиями.
- Но ведь такие профессии останутся и в будущем социалистическом и даже в анархическом строе, - возразил я. - Ведь там тоже будут учителя, профессора, инженеры!
- Нет! Никогда! - воскликнул Жуковский со своим обычным драматическим воодушевлением. - Тогда все должны будут заниматься прежде всего каким-нибудь физическим трудом, а только потом, по окончании его, можно будет посвящать избыток времени и умственной работе. У всех должны быть руки в мозолях! Когда начнется социальная революция и я пойду в толпе восставшего народа по городским улицам, я прежде всего потребую, чтоб останавливали каждого и заставляли его показывать свои ладони. - В мозолях ладони? - Иди с миром своей дорогой! - Без мозолей? - Au mur! (т.е. к стене, на расстрел).
- Покажи-ка, Жук, твою руку!